Война. Страшное слово. И кажется святотатством смеяться, вспоминая о ней.
Однако, как говаривал мой покойный шеф, профессор Юрий Морисович Гальперин, «ни к чему нельзя относиться со звериной серьезностью».
Он не любил говорить о войне, но каждый год 9 мая наливал в стограммовый химический стаканчик неразведенный спирт, молча выпивал, морщился, занюхивал рукавом и… начинал травить военные байки, смешные до колик…
Тогда я все никак не могла понять, зачем ему это. Теперь, пережив Вторую Ливанскую, понимаю. Вы никогда не смеялись, сильно ушибившись? Если нет, попробуйте. Помогает…


Не с моим счастьем…

Второй день в Хайфе завывают сирены. Дело, похоже, принимает серьезный оборот.
Нервничают все, но среднему поколению, тем, у кого есть и дети, и родители, совсем паршиво – все время приходится что-то решать и организовывать. «Что старый - что малый», а нам хоть разорвись. Принимаю командование на себя. Для начала переставляю кровать сына подальше от окна.
Он иронически хмыкает:
- Ногами к взрыву, что ли?
Но, глядя на меня, понимает, что спорить бесполезно, и бормочет:
- Ладно, как хочешь, чтоб оно тебе помогло!
Мне, видите ли!

И минеральная вода в товарном количестве, и консервы, и лекарства на всякий случай, это конечно же, только мне. А семечки, орехи и шоколад, это им, «цветам жизни» - чтоб они были здоровы!
Дальше – хуже. Родители саботируют все мои попытки объединить семейство и категорически отказываются перебраться к нам. Уговариваю – ни в какую. Насмерть стоят. Проговорив полчаса по телефону и исчерпав все аргументы, я сдаюсь. Остается только бодрым тоном дать руководящие указания.
- Мам, - говорю я, как можно спокойнее, - раз уж вы решили остаться дома, то оборудуйтесь как-нибудь, чтоб побезопаснее. Лекарства свои положи рядом, чтоб не бегать, воду, поесть что-нибудь. Только не волнуйтесь и звоните почаще.
- А что волноваться! –возмущенно откликается мама, - Я ,что «зажигалки» в сорок первом не тушила! Ну, даже если и попадут, так убьют восьмидесятилетнюю старуху, тоже мне, радость большая… И потом, ты помнишь, сколько раз я играла в «Лото»?
- Ну, много, и что? – недоумеваю я.
- А то, что не с моим счастьем поймать эту катюшу!


Экономия

Мой папа человек деятельный и отзывчивый. Война усилила эти качества на порядок.
С первыми звуками сирены он кидается к телефону – предупреждать об опасности. Толку от этого немного, поскольку приходится бежать вниз по лестнице и одновременно кричать в трубку, что мы в курсе. Но это полбеды. Минут через десять после воздушной тревоги раздается очередной звонок.
- Это ты? – раздается в трубке, и все. Дальше короткие гудки.
На десятый раз я не выдерживаю, звоню в ответ и начинаю выговаривать:
- Вы почему трубку бросаете?! Раз звоните, так скажите хоть что-нибудь.
- Зачем? - бодро отвечает мама, - Раз ответили, ясно, что живы. Ты не представляешь, скольким он звонит. Если он при этом еще и говорить будет, мы разоримся !


Разгильдяй

Тяжелый день. Тяжелые кадры. Война в прямом эфире. Погибшие и раненные солдаты. Я стараюсь не смотреть.
Но Борька, мой сын, не отходит от телевизора.
Вдруг он спрашивает на удивление спокойным тоном:
- Мам, а как ты думаешь, когда я буду в армии, меня убьют или ранят?
От этого вопроса я столбенею и не нахожу что сказать. Зато моя двадцатишестилетняя дочка, будущий психолог, реагирует мгновенно:
- Тебя украдут! – категорично заявляет она.
- Почему??? – таращится на нее Борька, явно не ожидавший такого ответа.
- Потому, что ты разгильдяй! - хохочет она.
Уже через мгновение со смеху покатываются они оба. И у меня словно камень с души свалился. Страшный вопрос на время скрылся за горизонтом.


Мы в эфире во всем мире

Около высотных хайфских гостиниц, вдоль всей длиннющей прогулочной аллеи, с которой открывается вид на море аж до самого Ливана, расположились репортеры, журналисты и комментаторы в невиданном Хайфой разнообразии и количестве. Кого тут только нет! Разве что хизбаллотского Аль-Манара. Что они вещают со своих походных «алтарей» мы видим каждый день. Ничего общего с происходящим.

Днем на журналистскую братию никто не обращает внимания, да и идти гулять под катюшами на открытое место не тянет. Зато вечером, когда темнеет и обстрел прекращается, Хайфа оживает. Народ, живущий на Кармеле (гора и район в Хайфе – прим. ред.), создавая себе иллюзию мирной жизни, подтягивается к привычному месту променада.
Вот так и сегодня…

На аллее полно людей. Я тоже не удержалась от соблазна проветриться. Мотаться туда-сюда по аллее скучно до ужаса. Останавливаюсь от нечего делать около представителей CNN – любопытно посмотреть, как они работают. Несколько минут наблюдаю за тем, как они валяются на травке в полной нирване. Но, наконец, время приближается к «круглому» часу, и в импровизированной студии возникает суета. Зажигаются софиты. Операторы копошатся у оборудования. Симпатичный молодой человек в шортах и майке, потягиваясь, нехотя поднимается с примятой травы. Судя по тому, что он навьючивает на себя бронежилет, ясно - именно он и будет вести трансляцию.

Вид у красавца, однако, странноватый. Бронежилет и шорты… Гуляющие косятся и улыбаются. Все знают, что в кадре шорты не появятся, но все равно смешно.

- Милый, ты бы еще каску надел! – раздается на хорошем английском прямо у меня над ухом.

Оборачиваюсь и вижу ухоженную даму с восточными глазами, в которых прыгают чертики. Дама откровенно потешается, поводя голыми плечами. Декольте у дамы…

Впрочем, мы все одеты более чем легко, и на нашем фоне красавец в бронежилете выглядит как эскимос среди папуасов.
Наконец , взяв в руки микрофон, и изобразив нечто серьезно-мрачное на лице, репортер входит в кадр. За его бронежилетом темнеет море и мигает огнями фронтовой север. Репортаж начинается.

И тут между мной и волоокой дамой словно проскакивает какая-то искра. Мы переглядываемся и улыбаемся, поняв друг друга без слов.. Еще мгновение, и мы с двух сторон подскакиваем к бронированному красавцу-репортеру. Наши наглые смеющиеся рожи вместе с весьма откровенными декольте оказываются в кадре. Репортер, вещавший о том, что Хайфа опустела и сидит в бомбоубежищах, замолкает на полуслове.

Променад ржет в голос, операторы корчатся от хохота, но по инерции продолжают снимать. Пока все пришли в себя и прервали трансляцию, прошло, наверное, полминуты.
Для прямого эфира – это уйма времени. А эфир, говорят, таки был прямым.

Опубликовано с любезного разрешения автора

Ева Мори